Оригинал взят у ![]()
mi3chв выбор![Harold Feinstein]( "Harold Feinstein")
© Harold Feinstein
Из лекции "Сила и свобода" Александра Пятигорского
Георгий Гурджиев говорил о себе: «Я, кажется, вроде бы, на четверть грек, на четверть армянин и наполовину турок». А жил он в Грузии, и фамилия его «Гурджиев», что буквально значит, «грузинов», потому что почти на всех кавказских языках грузины называются «гурджи». Человек, я бы сказал, чисто кавказский. У каждого человека есть влияние его сомнительного этноса. Этнос всегда сомнительный, вы ваши гены не считали. Кроме этноса есть еще язык, и есть судьба! Это была такая очень средняя кавказская семья, но рядом был русский гарнизон, а при гарнизоне маленькая церковь и маленькая школа. Вот в этой школе, а потом в семинарии он учился. Значит, первым его языком обучения был русский язык, первым его учителем был русский учитель, значит, в каком-то смысле он был и русский, но не забывайте про его отца, мать, теток, дядей турецко-греческо-армянских.
В первом греческом погроме турки убили ВСЕХ его греческих родичей, во втором – армянском - турки убили всех армянских родных. И вот молодой человек тут же стал одержимым идеей, какой? Мстить туркам. Он уехал с Кавказа в Грецию и включился в партизанское антитурецкое движение и стал, как он говорит… Его один американский журналист спрашивал: «Значит, вы стали партизаном?». Он говорит: «Да, партизаном, значит, бандитом и террористом». Он любил, в отличие от большинства нормальных людей, называть все вещи своими именами. Ведь нам страшно называть все вещи своими именами. А почему бандитом и террористом? А попробуйте быть партизаном в чужой стране и не убивать врагов подряд. А среди них были турки, которые ни к одному погрому в жизни не имели никакого отношения, которые шелком торговали, которые собирали марки, которые занимались разными вещами. То есть, вы понимаете, что месть не различает.
Наступил страшный 1915 год, когда турецкая военная верхушка, боясь русского наступления и боясь, что все турецкие армяне (большинство армян жило тогда в Турции, в Турции жило около 80% всех армян)... Произошел страшный погром, когда за три дня было зарезано, сожжено живьем или убито больше 2 миллионов человек. Это 1915 год. И вот когда он (Гурджиев) приехал в родные места, ему говорили: «Здесь четырех детей тети Аннуши долго жарили на костре». Это разошлись турецкие солдаты, вы знаете, что такое, когда солдаты расходятся? А, между прочим, это были солдаты регулярной армии. Итак, он пришел на кладбище и ему сказали: «Послушай, Георгий, теперь мы начнем мстить по-настоящему. Нам надо сорганизоваться в регулярную армию, закупить настоящее оружие». Вот тогда это был страшный миг. Он вынул из кармана пистолет, выбросил его и сказал: «За такое мстить нельзя, за такое месть может быть такой страшной. Ну, сначала мы убьем пять миллионов турок, потом они нас, а потом опять мы или кто-то третий. Это надо остановить в себе». Он сказал, и добавил: «Надо быть свободным». Его призывали быть в тюрьме мести, вы понимаете? И это не тюрьма ДЕЙСТВИЯ, это тюрьма вашего мышления.
Перенесемся вперед – 1941 год. Немцы оккупируют Францию, немцы хватают людей, берут их в заложники, расстреливают их, и тут же Сопротивление, зная гигантскую энергию Георгия Ивановича, к нему обращается: «Вы же будете с нами бить немцев? Они же уничтожат всех нас». И он сказал: «В этом страшном времени нашей задачей должно быть не убивать врагов, а спасать друзей». Это вы знаете, оказалось чрезвычайно трудным. Чрезвычайно трудным.
Я просто вам хочу сказать на ходу, ведь всегда легче понять на примерах, командующим СС во Франции был страшный палач, штурмбанфюрер СС генерал Штейкнабель. Он за 10 лет до того был учеником Георгия Ивановича. И Георгий Иванович, когда начались страшные для Франции дни, ему сообщали – арестовали того-то, арестовали того-то… Его секретарь оставил замечательные записки, - он брал трубку и говорил Штейкнабелю: «Фридрих, ты что, с ума сошел? Идиот! Немедленно выпусти!». И тот отпускал! Все говорили: ну, это же частный случай, а люди гибнут, надо всеобщую войну! Только он один знал, что всеобщая война - это всеобщая резня. Почему? Потому что он был свободен в своем мышлении!
И что же вы думаете? В день, когда свершилось освобождение Франции и французское Сопротивление триумфально вошло в Париж вместе с войсками союзников, на Георгия Ивановича начали сыпаться доносы – он сотрудничал с немцами, Штейкнабель был его учеником. Его арестовали, и в газетах было объявлено о привлечении его к суду за предательство. И знаете, он сидел 4 дня по одним сведениям, 2 - по другим. Посыпались горы писем – от евреев, от военнопленных, бежавших из лагерей – «Да, он же нас в подвале прятал, он же нас спасал, пересылая из одного города в другой!». Он не убил ни одного немца, он СПАСАЛ людей. Но ведь это было только результатом освобождения его мысли от страшных политических шаблонов, которыми мы все заражены.
–––––
Во время подавления польского восстания был русский телеграфист, вы слышали наверно об этом? При штабе был русский телеграфист, который, когда надо было передать командующему распоряжение правительства о расстреле поляков, сжег его на спичке и застрелился. Он не мог передать такого сообщения. Значит, он реализовал свою свободу
–––––
Был такой немецкий философ и одновременно врач-психиатр очень крупный, может быть, вы о нем слышали, Карл Ясперс, который отличался тем, что всегда (мать говорила), что с шести лет, говорил все, что он хотел. И вот, когда в возрасте не шести лет, а 56-ти лет в городе Дюссельдорфе к нему явился либеральный начальник гестапо и сказал: «Вы знаете, профессор, если вы будете продолжать так себя вести (а он всю жизнь вел себя так, как хотел), то у вас дорога одна, прямая в концлагерь». Он жутко уважал Карла Ясперса, в Германии, как и в старой России, было жуткое уважение к великим профессорам. Ясперс развел руками и сказал: «Дорогой, пошли!» и жене: «Эльза, там готов мой чемоданчик с сухарями?». Тот в ужасе: «Ладно, ладно, давайте еще подождем». Уже был ордер на его арест, и случайно фюреру дали лист, и он сказал: «Этого не трогать, он уже давно с ума сошел». То есть, нормальное поведение свободного человека принимается в определенных политических ситуациях как сумасшествие. Почему? Потому что свобода - это вещь элитная, понимаешь, старик? Пойми, если ты будешь говорить о свободе, и из двадцати твоих друзей, у тебя же есть, я думаю, двадцать друзей, в твоем возрасте у меня их было не двадцать, а чуть ли не сотня... Так вот, ты увидишь, что из двадцати, 15 считают тебя дураком, а 5 - больным. Ты должен сказать себе «Правильно!».
via
mi3chв выбор
© Harold Feinstein
Из лекции "Сила и свобода" Александра Пятигорского
Георгий Гурджиев говорил о себе: «Я, кажется, вроде бы, на четверть грек, на четверть армянин и наполовину турок». А жил он в Грузии, и фамилия его «Гурджиев», что буквально значит, «грузинов», потому что почти на всех кавказских языках грузины называются «гурджи». Человек, я бы сказал, чисто кавказский. У каждого человека есть влияние его сомнительного этноса. Этнос всегда сомнительный, вы ваши гены не считали. Кроме этноса есть еще язык, и есть судьба! Это была такая очень средняя кавказская семья, но рядом был русский гарнизон, а при гарнизоне маленькая церковь и маленькая школа. Вот в этой школе, а потом в семинарии он учился. Значит, первым его языком обучения был русский язык, первым его учителем был русский учитель, значит, в каком-то смысле он был и русский, но не забывайте про его отца, мать, теток, дядей турецко-греческо-армянских.
В первом греческом погроме турки убили ВСЕХ его греческих родичей, во втором – армянском - турки убили всех армянских родных. И вот молодой человек тут же стал одержимым идеей, какой? Мстить туркам. Он уехал с Кавказа в Грецию и включился в партизанское антитурецкое движение и стал, как он говорит… Его один американский журналист спрашивал: «Значит, вы стали партизаном?». Он говорит: «Да, партизаном, значит, бандитом и террористом». Он любил, в отличие от большинства нормальных людей, называть все вещи своими именами. Ведь нам страшно называть все вещи своими именами. А почему бандитом и террористом? А попробуйте быть партизаном в чужой стране и не убивать врагов подряд. А среди них были турки, которые ни к одному погрому в жизни не имели никакого отношения, которые шелком торговали, которые собирали марки, которые занимались разными вещами. То есть, вы понимаете, что месть не различает.
Наступил страшный 1915 год, когда турецкая военная верхушка, боясь русского наступления и боясь, что все турецкие армяне (большинство армян жило тогда в Турции, в Турции жило около 80% всех армян)... Произошел страшный погром, когда за три дня было зарезано, сожжено живьем или убито больше 2 миллионов человек. Это 1915 год. И вот когда он (Гурджиев) приехал в родные места, ему говорили: «Здесь четырех детей тети Аннуши долго жарили на костре». Это разошлись турецкие солдаты, вы знаете, что такое, когда солдаты расходятся? А, между прочим, это были солдаты регулярной армии. Итак, он пришел на кладбище и ему сказали: «Послушай, Георгий, теперь мы начнем мстить по-настоящему. Нам надо сорганизоваться в регулярную армию, закупить настоящее оружие». Вот тогда это был страшный миг. Он вынул из кармана пистолет, выбросил его и сказал: «За такое мстить нельзя, за такое месть может быть такой страшной. Ну, сначала мы убьем пять миллионов турок, потом они нас, а потом опять мы или кто-то третий. Это надо остановить в себе». Он сказал, и добавил: «Надо быть свободным». Его призывали быть в тюрьме мести, вы понимаете? И это не тюрьма ДЕЙСТВИЯ, это тюрьма вашего мышления.
Перенесемся вперед – 1941 год. Немцы оккупируют Францию, немцы хватают людей, берут их в заложники, расстреливают их, и тут же Сопротивление, зная гигантскую энергию Георгия Ивановича, к нему обращается: «Вы же будете с нами бить немцев? Они же уничтожат всех нас». И он сказал: «В этом страшном времени нашей задачей должно быть не убивать врагов, а спасать друзей». Это вы знаете, оказалось чрезвычайно трудным. Чрезвычайно трудным.
Я просто вам хочу сказать на ходу, ведь всегда легче понять на примерах, командующим СС во Франции был страшный палач, штурмбанфюрер СС генерал Штейкнабель. Он за 10 лет до того был учеником Георгия Ивановича. И Георгий Иванович, когда начались страшные для Франции дни, ему сообщали – арестовали того-то, арестовали того-то… Его секретарь оставил замечательные записки, - он брал трубку и говорил Штейкнабелю: «Фридрих, ты что, с ума сошел? Идиот! Немедленно выпусти!». И тот отпускал! Все говорили: ну, это же частный случай, а люди гибнут, надо всеобщую войну! Только он один знал, что всеобщая война - это всеобщая резня. Почему? Потому что он был свободен в своем мышлении!
И что же вы думаете? В день, когда свершилось освобождение Франции и французское Сопротивление триумфально вошло в Париж вместе с войсками союзников, на Георгия Ивановича начали сыпаться доносы – он сотрудничал с немцами, Штейкнабель был его учеником. Его арестовали, и в газетах было объявлено о привлечении его к суду за предательство. И знаете, он сидел 4 дня по одним сведениям, 2 - по другим. Посыпались горы писем – от евреев, от военнопленных, бежавших из лагерей – «Да, он же нас в подвале прятал, он же нас спасал, пересылая из одного города в другой!». Он не убил ни одного немца, он СПАСАЛ людей. Но ведь это было только результатом освобождения его мысли от страшных политических шаблонов, которыми мы все заражены.
–––––
Во время подавления польского восстания был русский телеграфист, вы слышали наверно об этом? При штабе был русский телеграфист, который, когда надо было передать командующему распоряжение правительства о расстреле поляков, сжег его на спичке и застрелился. Он не мог передать такого сообщения. Значит, он реализовал свою свободу
–––––
Был такой немецкий философ и одновременно врач-психиатр очень крупный, может быть, вы о нем слышали, Карл Ясперс, который отличался тем, что всегда (мать говорила), что с шести лет, говорил все, что он хотел. И вот, когда в возрасте не шести лет, а 56-ти лет в городе Дюссельдорфе к нему явился либеральный начальник гестапо и сказал: «Вы знаете, профессор, если вы будете продолжать так себя вести (а он всю жизнь вел себя так, как хотел), то у вас дорога одна, прямая в концлагерь». Он жутко уважал Карла Ясперса, в Германии, как и в старой России, было жуткое уважение к великим профессорам. Ясперс развел руками и сказал: «Дорогой, пошли!» и жене: «Эльза, там готов мой чемоданчик с сухарями?». Тот в ужасе: «Ладно, ладно, давайте еще подождем». Уже был ордер на его арест, и случайно фюреру дали лист, и он сказал: «Этого не трогать, он уже давно с ума сошел». То есть, нормальное поведение свободного человека принимается в определенных политических ситуациях как сумасшествие. Почему? Потому что свобода - это вещь элитная, понимаешь, старик? Пойми, если ты будешь говорить о свободе, и из двадцати твоих друзей, у тебя же есть, я думаю, двадцать друзей, в твоем возрасте у меня их было не двадцать, а чуть ли не сотня... Так вот, ты увидишь, что из двадцати, 15 считают тебя дураком, а 5 - больным. Ты должен сказать себе «Правильно!».
via