Моряки бывают...

        Один из них помню был каким-то чемпионом по пауэрлифтингу парному (не помню как это точно называется) и как попал на флот, даже сам толком объяснить не мог. При довольно среднем росте, имел пятьдесят четвёртый размер ноги и какой-то там семидесятый - шапки. Девяностые годы, вы же понимаете, тогда на срочную службу, к нам, во всяком случае, попадали только те, кого удавалось отлавливать в глухих российских селениях, горах и лесах, которые не знали, что нынче демократия и от армии (а уж тем более флота) давно и модно стало косить. А тут - москвич. Чуть не всем экипажем собрались на него посмотреть, когда его к нам привели в первый раз. Да не, шучу, конечно, привёл его я, так как его назначили к нам в дивизион, а на пирсе нас встречали командир дивизиона Антоныч и командир трюмной группы Борисыч.

- Это ты кого нам привёл? - спрашивает Антоныч

- Матрос Кузнецов, - говорю, - назначен к нам трюмным!

- А чего он в лыжах? Лето же?

- Это ботинки, - бурчит Кузнецов, а сам улыбается и краснеет (он всё время улыбался и краснел)

- А где ты взял такие ботинки? У Олега Попова отобрал?

- Не, мне на заказ в Североморске сшили, у меня нога большая.

- Не, нога большая вон у Эдуарда - сорок четвёртый размер, а у тебя она какая-то аномальная!

- Я знаю, - бурчит Кузнецов, - всю жизнь смеются надо мной.

- Ну мы не в цирке, поэтому не ссы, - смеятся не будем. Специальность у тебя какая?

- Никакой.

- А чего тебя к нам прислали?

- Не знаю.

- А сам откуда?

- Из Москвы.

  На минуту повисла неловкая пауза. Повисела и села с нами рядом покурить потому, что что висеть, как дуре в одиночестве?

- Из какой Москвы?- уточнил, на всякий случай, Борисыч, - из той самой?

-Ну да, а из какой ещё?

- Ну мало ли там...кто вас знает.

А у нас до этого тоже был матрос из МГУ говорил, только оказалось потом, что это Мордовский госуниверситет, а не тот самый. Поговорили мы с Кузнецовым минут десять-пятнадцать, рассказали ему про тяготы и лишения, посочувствовали его нелёгкой долюшке, а в конце Антоныч резюмировал:

- Ты, конечно, не обижайся, Кузнецов, но в трюмные мы тебя не возьмём. Уж больно ты мягкий какой-то, медленный, а трюмные, понимаешь, они же как Брюс Ли должны быть - резкие и чёткие. Вон, смотри наши орлы какие чёткие!

    Два наших "чётких орла" (два с половиной метра роста на двоих поровну) в грязных ватниках боролись в это время со шлангом приёма пресной воды, ругали его матом и били ногами. Со стороны на орлов они были не очень-то похожи, но Антоныч с Борисычем смотрели на них с такой отеческой гордостью, что сразу было понятно - орлы и точка!

- Жалкооо, - бубнит Кузнецов, - я на берег не хочу, раз уж залетел в армию, то на корабль бы.

- Да не ссы, мы тебя интенданту сейчас продадим за банку тушёнки! Ему люди всегда нужны!

- Две, - говорит Борисыч.

- Что две?

- Две банки тушёнки!

- Каждому! - уточняю я, оценивая вес Кузнецова на глаз.

  Продали мы Кузнецова интенданту, все этим вопиющим пережиточным актом рабовладельческого строя остались довольны, включая Кузнецова. А на первом выходе в море, Кузнецова приказали снять с борта. Дивизийный замполит сказал, что какие-то там тесты пришли психологические и, вроде как, всё нормально, но как-то не совсем. Впрочем, как всегда у замполитов. Ну, командир дивизии особо разбираться не стал, снять так снять.

   А Кузнецова-то и нет. И вызывали и искали - нет его и всё тут. Штаб дивизии сидит в центральном и вспоминает историю про двух башкиров, которые решили сбежать со службы домой, в связи с тем, что демократия наступила, они служить заебались и от губы Нерпичьей до Уфы всего-то полторы ладони по карте. А заодно решает выпускать нас теперь в море, раз мы матроса проебали или вовсе в тюрьму всех посадить. Ну Борисыч его нашёл, конечно, - Кузнецов так хотел выйти с нами в море, что спрятался в пятом отсеке за цистернами мытьевой воды, решив, что его поищут, да и пойдут в море - а тут он такой, один из ларца, одинаковый с лица.

- Замполит, - говорит командир дивизии, глядя на красного от стыда Кузнецова, - а вы там точно у себя ничего не попутали? Как может человек, который так хочет в море, быть к морю непригоден?

- Тащ контр - адмирал! - берёт слово наш корабельный зам, - разрешите взять его в море под мою личную ответственность, б!

- Разрешаю, б! - говорит командир дивизии и, заодно, подъёбывает нашего замполита с его этой буквой "б" в конце.

И матрос Кузнецов трубил у нас вестовым в офицерской кают-компании, разнося всем суп и котлеты, всё время улыбался и краснел.

       А ещё одной осреднённой особенностью наших матрозавров было их перманентное желание отравить свой молодой организм каким-нибудь алкоголесодержащим веществом. За это из нещадно карали и садили в тюрьму, не ну ещё всячески морально унижали, конечно, фразами про то, что восемнадцатилетним дрищам ещё говно через тряпочку сосать положенно, а не алкоголь и всё в таком же духе.

Тюрьма у нас была прямо на борту и на ней висела бирка "Душевая". В море мы в ней мылись, конечно, но в базе из-за её кафельно-холодно-влажной сущности использовали как тюрьму.

- Ну что там, - спрашивал старпом у Антоныча, - сидит там ваш Иванченко?

- Вторые сутки! - бодро докладывал Антоныч, - правда Борисыч проявил зачем-то чудеса человеколюбия и выдал ему ведро, чтобы он мог на нём сидеть, чем, я считаю, опорочил всю суровую честь военно-морского офицерского корпуса!

- Стареет! - хихикает старпом.

- Пора бы и майора уже выдать, - как бы продолжает мысль Борисыч, но старпом делает вид, что крепко уснул прямо в кресле и не слышит его.

          Неуставных взаимоотношений у нас не было практически. Этому способствовало два эффективных и действенных фактора: на шестьдесят офицеров и сто мичманов приходилось всего двадцать матросов и офицеры с мичманами сами матросов били, поэтому, и поддерживали дисциплину. Поймите меня правильно, если сможете, но, исходя из принципа некоторого всеобщего равенства на подводной лодке, если тебе что-то поручают, то выполнять это должен именно ты и если твоему младшему товарищу положен такой же кусок масла, яйцо и кружок колбасы, как тебе, то и съесть это должен именно он. Кто этого, вдруг, не понимает на словах или на ментальном уровне, тому приходиться понимать после пиздюлей от старшины команды или командира группы. Морской закон такой.

 В обычную военную гауптвахту матроса сдавали всего один раз - всем остальным хватило потом на годы. Гауптвахты просто своей не было и, по договорённости, возили провинившихся матросов в бригаду морской пехоты "Спутник". А там очень любили нарушителей воинской дисциплины и знали какие-то секретные методы воспитания матросов и привития им любви к дисциплине. Один у нас, особенно упёртый, в плане попыток установить годковщину в экипаже загремел-таки туда. Обычный русский паренёк из какой-то рязанской деревеньки, кстати. Отвезли туда его мы с интендантом, типа, по пути домой (километров шестьдесят всего крюк). Принимал его там суровый старший прапорщик, удивительно похожий на тюленя, только усы и клыки побольше.

- Слушай, - говорит ему наш интендант, - я быстро собирался и не успел справку о помывке ему сделать, примешь так?

- А на хер мне твоя справка? Вон - технику моют из шлангов, сейчас и его помоем!

- И ещё это...как бы...я не успел ему аттестат выписать, можно завтра подвезу?

- А на хер мне его аттестат?

- Ну...кормить же ты его будешь?

- Пфффф - засмеялся старший прапорщик-тюлень, - да что я ему, ложку каши не найду? Пусть там его пайку нормальные ребята едят, которые дисципоину уважают!

Читает бумаги:

- Неуставные взаимоотношения? Ооооо, у нас таких любят тут! В правильное место привезли! Через скока забирать будете?

- Ну...пять суток у него...написано же.

- Дык я вижу, что написано, а держать его сколько тут? Хошь месяц продержу, хошь два? Тут ломом плац мести - и за год можно не управиться!

Мне показалось, что уже в этот момент матроса можно было забирать назад и всё бы было нормально, но - приказ командира, есть приказ командира. Забрали его недели через две и когда вели обратно на корабль, то его дружки даже и не узнали его сначала: уводили пухлого, розовощокого паренька, а привели скелетика чёрного цвета со впалыми щеками. Но потом, прям, как к бабке всех сводили - дисциплина была просто железная.

Так что матросы у нас были всякие и служили тоже по - разному. Абсолютно независимо от своей национальности, образования, вероисповедания и чего там ещё. То есть, как я писал, если ты - гондон, то ты и в Африке - гондон. А с усиками там или с пупырышками - уже не имеет значения.